Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

уполномоченным из нашего РУВД. Костя тоже один. Нет у него больше жены, хотя и была до этого — до первой его поездки на Кавказ. Костя тогда вернулся полный надежд на улучшение семейных отношений, но дома застал лишь пустые стены и записку на столе:

«Извини, но жить с таким пеньком и надеяться на лучшие времена — увы, больше не могу.

Твоя бывшая жена Валентина.

P. S. Не ищи меня! Это напрасный труд!»

Костя рассказывал об этом без эмоций, словно не его бросили, и не ждал от меня оценки случившегося.

Шум на воротах заставил меня обернуться: матушка, дядя Безменов Василий Степанович и Надя торопились от ворот, во все глаза рассматривая толпу. Следом за ними торопился Орлов дядя Вова.

— Где ты, Коля! — звенел высокий материн голос. — Коля!.. Коля!

— Николай! — по-бычьи ревел дядя.

— Здесь, — ответил я, двинувшись им навстречу. — Не кричите…

Надя с разгону бросилась мне на шею, и там сразу же стало сыро от слез.

— Как же ты мог не сказать, — звенела мать. — Хорошо, что Василий Степаныч почуял неладное: позвонил, а тебя отправляют. Разве так можно? Разве так делают?

— Не хотел тревожить…

Надя шептала на ухо, что любит, что будет ждать, что будет писать. Будет писать обычные письма, потому что не любит посылать электронные, которые, как она заявила, не выражают никаких чувств.

— Не пойму я тебя, — говорила она, — почему ты хотел уехать, не попрощавшись.

Она не знала, о чем спрашивала. В прощаниях всегда есть что-то от траура…

— Береги себя, — учил Орлов. — Не высовывайся…

— Прячься в земле, — подсказывал дядя Вася.

— Ты будешь ждать нашей встречи? — спрашивала Надежда. — Скажи, будешь?

Я тряс в ответ головой. Рядом с Костей стояла теперь пожилая чета — вероятно, отец с матерью. Или бабушка с дедушкой.

Мать встрепенулась, обхватила и поцеловала меня в лоб. Потом торопливо положила мне в руку платочек и крепко сжала пальцы:

— Иконку забыл, Коля. Возьми. И храни при себе постоянно, как тогда, в первый раз. Благослови тебя, господи… благослови и спаси.

Она снова плакала, как в первый раз, провожая на железнодорожном вокзале.

Вчера, с трудом дождавшись ночи, я лег в постель, собираясь сразу заснуть: утро, казалось, сулило решение всех проблем, однако, как ни крутился, уснуть не мог. Новая должность оказалась непростой — голова шла кругом от бумажного потока, который свалился на меня в течение нескольких дней, хотя это были не уголовные дела, а всего лишь отказные материалы. По ним следовало вынести постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, составить опись документов, подшить, сдать в архив и заполнить статистические карточки. Кроме того, надлежало ответить заявителю в письменном виде. Начальство знало, что я у них человек временный, потому и не поручало уголовных дел.

— Сегодня ты здесь — завтра на Кавказе, — хмурился начальник следствия.

При этом я оставался в прежнем своем звании, присвоенном на действительной службе. Первичное офицерское звание, лейтенанта милиции, говорили, должен был присвоить министр. И то не сразу, а месяца через два-три.

За окнами ночью гулял ветер, с шумом мотались деревья, чудился детский плач. Но это кричала кошка, ветер не действовал на этих тварей. Потом я уснул и едва не проспал: будильник сотового с трудом меня разбудил.

Вскочив, я метнулся в ванную комнату, затем на кухню. Казалось, за этими телодвижениями придет решение перезревших проблем — дополнительного опроса заявителей, очевидцев, чтобы со спокойным сердцем подшить очередную пачку «отказных» и сдать в архив. На работу я приходил к девяти часам, так что матушки уже не было дома. Возвращался домой теперь я очень поздно.

Я прибыл в РУВД. А через два часа нас уже построили во дворе областного УВД, позволив перед этим забрать из дома необходимые вещи. Нас долго томили в строю; говорили: вот-вот подъедет сам генерал, хотя его машина давно вернулась во двор. Перед строем с важностью истукана расхаживал все тот же молочно-седой полковник, принявший меня на работу.

Круглолицый генерал наконец выкатился из задней двери — в высокой фуражке, с желтой «капустой» над козырьком. И Надя с трудом отлепилась от меня.

Седой кадровик подал команду, шагнул навстречу красно-лампасному генералу и доложил, что сборный отряд, состоящий из сотрудников различных подразделений, для отправки к месту дальнейшего несения службы построен.

Генерал поздоровался, взяв руку под козырек, сморщил лицо, услышав нестройный ответ, и лично приступил к осмотру, командуя:

— Первая шеренга! Шаг вперед — марш! Крру-гом!

Он вошел в образовавшийся коридор и стал оглядывать снаряжение. Остановился напротив, у противоположной шеренги, и поправил ремень автомата на плече у какого-то тощего капитана.

— Едешь опять? — спросил тихо.

— Так точно! — ответил тот, улыбаясь корявым лицом. — Без меня там никак…

— Успеха, — произнес генерал, пожал корявому руку и снова шагнул вдоль шеренги, уже не останавливаясь. Полковник-кадровик следовал за ним, отставая на полшага, а в затылок полковнику неотступно следовал заместитель начальника штаба Лихунский, назначенный в качестве нашего руководителя на время командировки.

Потом нам позволили разойтись и проститься с родными.

И вот мы уже за городом. В автобусах сонно и душно. Крупные вещи остались в грузовиках. И только у Лихунского — он сидел спереди — лежал на сиденье сбоку внушительный ящик зеленого цвета с металлическими углами. Лихунский глаз с него не спускал, ожидая посадки. Зато один из пассажиров, низенький прапорщик по фамилии Ильин, остался без места, как по заказу, и был вынужден сесть прямо на пол — у средней двери, опустив ноги на ступени и подстелив под себя газету.

— Зато мне здесь свободно, — говорил он, улыбаясь.

— Иди сюда, — тихо позвал корявый капитан. И снова повторил, повышая голос и вставая с места.

— Да ладно тебе, командир! Не в первый раз! — отмахнулся прапорщик. Однако поднялся.

Капитан, дождавшись, когда прапорщик займет его место, развернулся и, шагая среди наваленных сумок и рюкзаков, подошел к Лихунскому и, ни слова не говоря, подхватил угластый ящик и с разворота швырнул плашмя на пустую площадку у первой двери.

— Что ты себе позволяешь! — Лихунский щупал пустое пространство рядом с собой. — Какое имеешь право?! В нём штабные документы!

— А вот мы сейчас посмотрим! — угрожающе произнес капитан. — Может, ты в нем взрывчатку везешь, чтобы нас же потом… Может, в нем гексоген! Имеем мы право знать или нет?!

— Вот именно! — хором ответили сзади. — Имеем право!..

Капитан наклонился и приподнял ящик за угол.

— Тяжелый, зараза, — произнес он, кося глазами в лицо Лихунского.

— Не трогай, — угрожающе произнес Лихунский. Его чистое бледное лицо стало еще бледнее, а нос